Тэми-Тэми, не плачь хотя бы на этой неделе.

А неделя — это все-таки слишком долго. Семь дней, и чтобы глаза оставались сухими, и чтобы грудь не рвало ничего, и чтобы без соплей и плывущего вокруг да по бокам мира — увольте, пожалуйста, но нет. Тэми-Тэми, ну-ка потерпи и запри-ка двери.

Тэми не запирает никаких замков и даже тех, что висят на шее — тоже. У нее какой-то белый мир под кожей, свой, собственный и светящийся звездами — под кожей проглядывается, посмотри, — а она закрывает его ладонями, чтобы никто не увидел. Закрывает ладонями, хотя лучше бы закрыла тысячью каменных стен. Ладони теплые, ладони детские, и глаза невинные, большие — маленький ягненок, который боится всех волков на свете. Подует западный ветер, и будут шуршать тополя — она под ними найдет себе убежище до тех пор, пока не уляжется буря. Буря та, что по венам, а небо — голубое и чистое, Тэми заглядывает в его глаза и видит море.

Грязные животы китов по железной дороге ползут и воют, только их никто никогда не поймет — девочка шагает по шпалам в резиновых сапогах до середины бедра и оглядывается все время в поисках чужих стальных боков. Она слушает мир и боится, как бы он не услышал ее — мокрая железная дорога пахнет как-то по-особенному, Тэми дышит глубоко и внятно, чтобы запомнить этот день, а под нос напевает «Затрубите в рог...». Раз-два, нажмите курок, она беззащитна — и здесь, вдали от людей и мира, и там — с людьми и в мире, где никому нельзя доверять.

— Тэми, пойдем отсюда.

...где никому нельзя доверять, кроме одного человека.

За ним она пойдет. И если он приведет ее на смерть — она умрет. Раз-два, она под прицелом, и пистолет в своей дрожащей руке.

Ей холодно там, где другим тепло, и озноб бьет изнутри хлыстом — девочка держит себя за плечи и боится перевалиться за край. Тэми-Тэми, тебе бы перестать бояться — не все вокруг такие звери, а она не может, потому что под ногами не земля — вода, попробуй не утонуть, если не умеешь плавать. Спасательного круга нет, и нет — твой ответ на любой вопрос, даже на «Как тебя зовут?». «Нет» — и бежать, бежать, бежать подальше, меж сосен и гор, бежать в свою маленькую теплую норку и прятаться под кроватью от страшных-престрашных троллей. Мама постучится в дверь и спасет.

Холодные черные кольца по спине — вьются змеи, заворачиваются посеред лопаток-ножниц, и выворачиваешь плечи, режешь воздух вокруг себя, чтобы защититься. Тэми смотрит на людей и в камень превращает саму себя — холодный и мертвый.

— Хэй, малышка, — и такая мерзость вокруг нее улыбками сверкает желтыми, что начинает тошнить, — что делаешь сегодня вечером?

Тэми шестнадцать, у нее все еще щеки красные при слове «поцелуй», и еще она так и не понимает, когда к ней откровенно пристают всякие уроды, а когда — просто мило флиртуют. Для нее люди, проявляющие интерес — сразу охотники на ягнят, и нужно бежать. Она отвечает невнятно «нет» и не идет домой, пока стремный мужик не исчезает с поля зрения. А потом еще ждет, пока придет тот самый человек, ждет и почти плачет, потому что страшно. На свете так много вещей, которых ей стоит бояться, и которых она боится сверх меры безо всякой надобности.

Тэми шестнадцать, и она — маленькое парниковое растение, которое никогда не видело солнечного света. За закрытыми дверьми творится многое, а у нее двери открытые — за ними только, разве что, играет надрывно виолончель с утра, и соседи давным-давно уже привыкли. Ты такая талантливая — говорят они, и Тэми тушуется, краснеет, хотя слышит это в тысячный раз, и про себя думает, что все на свете на ее счет безбожно слишком ошибаются. Такие, как она, сидят всю жизнь дома и боятся выйти на улицу. Такие, как она, от жизни берут лишь одно ее наличие, и талантливыми, конечно же, не бывают.

Заниженная самооценка — излишняя жалость к себе. И Тэми, насколько бы с утра светом звезд не светилась, изнутри черная — вскрой под ребрами и посмотри. Насквозь из пепла. А пахнет клубничными духами и свежестью, что за ирония — на подоконниках, полах и столах у нее горшки, и в горшках цветы. У Тэми из друзей лишь они одни. Вот тебе и поэзия жизни.

Что же ты будешь делать, девочка? Снимать штаны и--

Тэми перед зеркалом — солнце запуталось в раскрытых шторах на окне и не распуталось, с небосклона спустилось и оставило на нем одни лишь тучи — в глаза себе заглядывает и слышит, как бьется в глотке сердце. У нее плечи воробьиные: фарфоровые, натянутые и узенькие, маленькие, нажми посильнее рукой — сломаешь. Мягкая поступь, брызги чьи-то, и весенние рыжие слезы  — разбросаны по белой светящейся коже, Тэми вновь и вновь удивляется тому, сколько на ее теле этой космической пыли.

Мягкая постель с белыми простынями в углу и светлые стены; у нее не комната — оранжерея, и шторы всегда должны быть открыты. Здесь прохладно, и обнаженное тело покрывается муражами — Тэми свежий воздух любит гораздо больше городской вони; ей бы, конечно, жить где-нибудь в полях или деревне, но приходится здесь — голуби гнездятся на ее окне в знак благодарности за ежедневно полную кормушку.

Она смотрит на себя и думает о том, что Бог мог бы одарить ее грудью побольше. И ростом повыше, и лицом красивее, и телом чуть-чуть пополнее, чтобы без вот этих вот выступающих гребней-ребер — Тэми своя внешность не нравится как и любой другой девчонке в ее возрасте, и она ведет пальцами по впалому тугому животу с каким-то непонятным пренебрежением, граничащим с печалью. Про то, что творится в ее голове, не поют — только говорят, потому что я самый уродливый на свете и пожалейте меня кто-нибудь — Тэми молчит, и ее не жалеет никто. Ей хочется прямые волосы и короткое-короткое каре, как у Матильды из «Леона»; ей хочется быть красивой, а не просто миленькой маленькой девочкой. Ей хочется быть смелее, хочется быть лучше, хочется быть умнее и даже чуточку злее, потому что только злым удается жить хорошо. Она знает, потому что злым одноклассникам все всегда сходит с рук.

У нее даже трусики, вот — она оттягивает резинку и отпускает, чтобы услышать тихий упругий шлепок — не кружевные и не стринги, а простенькие и голубенькие, оттеняющие белоснежную кожу до бумажного оттенка, и как будто ей лет семь, правда, ну что за история. Тэми хочется вырасти, а она в этом теле ребенка с округлой нежной грудью и птичьей угловатостью — оно ее просьб не слышит и плавнее изгибами не становится.

Повторно звенит будильник, на телефоне — 7:30, ей пора бы уже найти свой бюстгальтер на полке в шкафу, а она на холодном ламинате стоит босиком, от утренней прохлады подрагивает и смотрит в собственные глаза напротив, желая провалиться сквозь землю.

Тэми разворачивается и вовсе забывает об одежде. Может, это такая ее свобода, а, может, она нравилась себе гораздо больше, чем сама то осознавала; алгебра, геометрия, гребанное черчение, французский... тетради без дз, блокнот без расписания, ведь, конечно, кому интересна эта школа, когда в чехле стоит ее любимая виолончель в углу — Тэми закрывает глаза, чтобы ее не видеть, не взять и не сыграть хотя бы парочку навеянных фантазией мотивов.

Она достает с верхней полки пенал, когда дверь бесшумно раскрывается, и даже не сразу замечает брата.

Ее брат играл в бейсбол, был капитаном команды и на каждой своей игре ждал сестру на трибунах. На особо важные она рисовала широкие плакаты — разноцветные, но такие безбожно детские, что стоящие рядом девчонки хихикали и кидались в ее сторону мерзкими шуточками. Тэми поднималась либо на самых верх, либо спускалась в самый низ, на первые к стадиону места, поднимала плакат вверх и иногда смешно подпрыгивала от волнения. Если у нее затекали руки — ставила бумагу рядом с собой и просто стояла, во все глаза наблюдая за тем, что происходит на поле. И не важно, побеждала школьная команда или проигрывала — Тэми все равно поздравляла Мэтта и со своим привычным смущением восхищалась его игрой. Она ненавидела спорт во всех его проявлениях — но слишком любила брата. На уроках физкультуры она всегда становилась мишенью для мячей и насмешек одноклассников, а из-за своего слабого здоровья не могла выполнять норму подростка своего возраста. Учительница, отвечающая за девочек — эта злая сука, которой, кажется, больше подошла бы роль генерала в армии — терпеть Тэми не могла, и не делала ей поблажек до тех пор, пока та не упала в обморок прямо посреди занятия, а потом не отлеживалась дома еще неделю. У Тэми и правда никогда ничего не получалось. Зато получалось у ее брата, и этого ей вполне хватало.

Он помогал ей с математикой, а когда-то даже они пытались бегать по утрам вместе. И Тэми бы хотела за ним успевать — не только в шесть утра в парке, но и в учебе, и в спорте, и во всем остальном, ведь Мэтт успевал везде и всегда. Его все любили — Тэми выглядывала из-за угла, подслушивала случайные разговоры, видела в глазах, узнавала из социальных сетей. Она завидовать не умела никогда и не завидовала, но чувствовала себя недостойной; и каждый раз, когда он возвращался к ней из этого своего мира огней и фанфар, Тэми чувствовала странное трепетное волнение. В животе все сжималось. Он касался ее, говорил с ней, обнимал ее, платил за нее, водил на какие-то мероприятия — Тэми украдкой следила за ним, пытаясь понять, что это такое в ней сидит. Маленькие подреберные жители, которые щекочут ее изнутри при виде брата. Вводят аккуратно между жил иглы, если Мэтт касается какой-то другой девчонки.

Завидовать Тэми не умела. Зато она умела ненавидеть.

Но то, что она чувствовала всегда, не шло ни в какое сравнение с тем, что происходило в ней сейчас. Сейчас, здесь — в открытой нараспашку комнате, при запахе влажной земли у политых растений, в холоде пола на босых ногах, с мурашками на обнаженном сметанном теле. И если бы можно было оглохнуть от грохота ударов сердца в ушах — Тэми бы оглохла. Отчаянно и навсегда.

Орехово-черные глаза напротив и растрепанные волосы. Тэми знала, что они мягкие и приятно щекочут кожу, когда касаешься их. Сейчас ей почему-то до охерения хотелось сжать их в кулаке до боли.

Она боялась, потому что стояла здесь беззащитная и открытая, как солнце в безоблачный день — стояла здесь, как котенок при виде огромной собаки, дрожала всем телом и краснела. Наверное, у нее резко повысилась температура. Наверное, она заболела и скоро умрет, и лучше бы так — Тэми хотелось умереть прямо в эту секунду, прямо вот в эту, когда орехово-черные глаза напротив опустились ниже уровня ее лица. А еще она знала, что должна закрыться руками и взвизгнуть, чтобы брат проваливал нахрен отсюда — но стояла, раскрывшись и замерши, будто вот — давай, смотри, запоминай очертания и попробуй представить, как ты касаешься их пальцами.

Тебе бы этого хотелось, да, Тэми?

Она обессиленно опускается на пол, обнимая колени руками, когда дверь за Мэттом закрывается. Ее пробивает дикая дрожь, и молочная кожа натягивается на кошачьем хребте — не порежься, если попробуешь дотронуться. Воздух разряжен — дышать трудно, и только с носа на ламинат капают слезы с тем самым грохотом, который слышишь по ночам на втором этаже. Соседи блядские, у них лошади там бегают ровно после двенадцати, а Тэми испугалась до жути. Испугалась — иначе как ты объяснишь этот стягивающий внутренности страх, парализовавший твои конечности и выпустивший по воздуху несколько разрядов молний?

Электрошокер бьет — не так больно, Тэми знает. Над ней шутили, но вот сейчас, кажется, все было всерьез. Ей не хотелось смеяться  — под ногтями копошился зуд, а ресницы слипались от слез. Ты знаешь, пускаешь сопли, как будто тебе шесть гребанных лет, и это нормально для твоих шестнадцати, да? Ты боишься ходить в школу, потому что в тебя плюются жеваной бумагой на уроках и подставляют подножки, а потом рыдаешь навзрыд из-за обидного прозвища, брошенного тебе камнем об спину, пробившего тебе хребет, прошедшего навылет — рыдаешь, рыдаешь, рыдаешь, как будто бы поток слез бесконечный, и как будто всегда будет тот, кто тебя успокоит.

У Тэми диалог внутренний с самой собой, и, если честно, она ненавидит его столь же сильно, сколько и саму себя. Ей хочется стать другим человеком, но этого никогда не случиться, и из-за этого факта маленькой девочке мечтается наложить на себя руки. Если бы не было страшно...

В шестнадцать лет страдают все, потому что это время такое. В шестнадцать лет каждый подросток уверен в своей исключительности, и у него юность бьет через край — бурлит в бутылке вместо пива с ядовито-синим оттенком, и, да, отравляет каждому из них жизнь. Не отравись самим собой — или же своим возрастом. Тэми отравилась кое-кем другим.

Собраться снова в свое крошечное белое тело и подняться на тонкие птичьи ноги. Утереть слезы и унять дрожь. Всхлипывать на ходу, а, когда надоест, дать себе со всей силы пощечину — ходить с красной скулой и одеваться. Ну же, девочка, хватит распускать нюни.

***

Ее брат бегал по утрам, но иногда они ходили в школу вместе. Тэми выбежала из дома, когда была уверена, что они не столкнутся — ни на лестнице, ни на улице. Она закрылась от всего мира наушниками, не желая ничего больше, кроме своего плейлиста, слышать — ей ни мир, ни люди в нем не интересны, и хотелось бы навсегда от них запереться в своем маленьком мирке, где с ней разговаривают только родители и брат. Хотелось бы — она шла по лужам, разбрызгивая небесную воду цвета угля на свои белые прозрачные колготки. И плевать-плевать-плевать-плевать — Тэми шагает в такт ритму и представляет, что в очень печальном клипе. Шла вдоль ночных дорог не жалея...

Она ненавидит гораздо больше, чем любит, и это нормально. Потому что любит она только одного человека, и совсем недавно ей начало казаться, что это неправильно. Неправильно любить его... так.

Так, чтобы до дрожжи в коленях и жара в груди. Ей хотелось разобраться, в чем дело, но здесь и не нужно было разбираться — только себе признаться, что за чертовщина творится. Только себе.

Ей, чтобы пройти в гардероб и повесить свой плащ, нужно победить в войне — или хотя бы в битве. Через острые плечи и локти, которые толкают намеренно и с особым усилием — через мерзкие лица, глаза и вопросы, плюнутые куда-то в ноги. Ей, чтобы выжить здесь, необходимо хотя бы сражаться, но Тэми молчит — сносит всю желчь, которую ей вливают насильно в глотку, а после навзрыд плачет в братское плечо. Он не сможет избавить ее от этого, хоть и пытается. Он не сможет их всех... он не сможет от них избавиться. Иногда это так нужно. Тэми считает, что это единственный способ победить.

Ведь она одна, а их-то, черт побери, — их-то просто дохера.

Потом шкафчики, учебники, потом классы, уроки, учителя, одноклассники, потом перерывы, толпы подростков, потом обед и постоянная, постоянная беготня от одного единственного человека, к которому обычно, наоборот, несешься со всех ног, где бы он или ты не находились. И ощущение одиночества резкое, какое-то колкое, под дых бьющее, но спокойнее, чем если бы Тэми пришлось находиться рядом с братом. Потому что в голове вместо вычислений логарифмов выражение его лица и упавший ниже ключиц взгляд.

Ей бы это все, конечно, забыть, но легко сказать — дрожь пробивает, когда учитель открывает окно, и когда закрывает — жжется между ног. Тэми этого никто не объяснит, и даже она самой себе — тоже, и поэтому остается сидеть на своей первой (из-за зрения) парте, жать до боли острые коленки и жалеть себя. Потом, конечно, кто-нибудь разберется за нее, а сейчас Тэми предпочтет одиночество и страх — то, что она предпочитает всегда, если нужно чего-то избежать.

— У нас физ-ра! И, кто не знает, со старшеклассниками, — Эн улыбается широко, совсем двусмысленно, поглядывая на сидящих рядом с ней девчонок, а Тэми из угла класса наблюдает за ней. — в бассейне.

— Воу! — Йена смеется и зло щурит глаза. — Надо показать этим уродам, кто они на самом деле. Затрахали строить из себя, блять... не пойми что.

— Ну приехали, Йен. Господи, я просто хочу посмотреть на парней в плавках, особенно на того Раймонда, ты можешь хотя бы один урок обойтись без убийств? А потом ебашь кого хочешь.

— Эн, войны не откладывают ради разыгравшихся гормонов, — дальше Тэми не слушала, потому что Йена, как обычно, вместо разумных вещей высказывала одни лишь маты, и это как общаться с человеком, только-только научившимся говорить по-английски. Тэми и не хотела разбираться в этом потоке злословия, что лился у Йены изо рта яростно, как если бы она выблевывала каждое свое слово. Она выяснила для себя главное: на уроке физ-ры ей столкновения с братом не избежать.

Тэми почувствовала себя плохо, и, наверное, стоило бы сходить в медпункт за справкой освобождения. Наверное — она знала, что никто не станет ей верить. Не станет, ведь медсестры давно уже были уверены, что эта девчонка врет — не может же человек так часто болеть! Конечно, нет. И у них не так много лекарственных препаратов, чтобы спускать их на одну единственную врунью,  которая ходит к ним чаще, чем в саму школу.

Честно говоря, она просто боялась вновь увидеть их собачьи глаза и услышать их насмешливый голос. Все как всегда: их слишком много, а Тэми одна.

Она просто смиренно пойдет туда, куда тянется весь ее класс во главе с девчонками, и натянет синий школьный купальник. Над ней давно смеются — эй, а грудь положить забыла? — и Тэми каждый раз хочется орать, что это не она, а природа, чертова природа забыла! Ей почему-то казалось, что, будь ее бюст побольше, было бы легче... было бы проще... — в общем, не важно. Она просто знала, какие девушки нравятся ее брату. И — отчего-то — Тэми хотелось быть лучше них всех. Просто она не могла.

Раз, два — Тэми идет по лезвию ножа. Вернее, идет она из раздевалки в зал с бассейном, но, в общем-то, почти по лезвию. Коридор, потом — белая дверь и запах хлорки, плеск голубой воды и громкие разговоры подростков, что кучками толпились то там, то здесь; розовые волосы Йены, заплетенные в две хлесткие косички, длинный каштан Эн, который она убрала в пучок. Здесь нужно носить дебильные шапочки, но все давно уже потеряли их и забыли как страшный сон. В них ходили только младшеклассники, потому что все еще боялись учителей со средней школы, и тренера этим активно пользовались — Тэми их боялась тоже, но шапочки эти ненавидела сильнее.

И уж тем более не могла надеть свою, когда тут... были старшеклассники.

— Строй!

Два ровных ряда людей в купальниках и плавках, а во главе — два тренера. Мистер и миссис Грандфоуэр, отвечавшие за безопасность своих учеников, в два голоса раздавали указания, пока те пытались их выполнить. Руки сюда, ноги туда, растяжка, шпагат, кульбит назад-вперед-наверх — что еще они могли придумать, чего Тэми никогда не сделать. Она смотрела в кафель, пытаясь прожечь его насквозь, но игнорировать присутствие брата у нее отчаянно не получилось.

— Раймонд! — миссис Грандфоуэр нависала над девочкой так, как если бы та была ее подчиненным солдатом и в чем-то серьезно провинилась. — Активнее! Активнее! Больше сгибания!

Это ведь всего лишь разминка перед бассейном, — хотелось огрызнуться Тэми, но она молчала. И сильнее сгибаться не могла, пока тренер на надавила ей пальцами на спину, и пока Тэми, как щенок, не взвизгнула.

— Господи! Почему ты не в школе для инвалидов-колясочников?

Если это и был риторический вопрос, то Тэми хотелось на него лишь заплакать. Но она стиснула челюсти и случайно наткнулась взглядом на темную шевелюру своего брата. Случайно. Можешь сделать вид, что не искала его. Только сейчас он тебя защитить не сможет.

Вода со вкусом хлорки встает в глотке. Тэми холодно, она бледная, но это для нее нормально. Для нее будет нормально упасть в обморок и проплавать лицом вниз все занятие — никто не обратит внимание. Конечно, нет. Она не могла забыть, что здесь есть ее брат, и это ощущение его присутствия придавало ей некоторых сил. Так было с самого детства, и только благодаря этому Тэми могла на что-то решиться — только благодаря этому. Но сейчас между ними — на расстоянии нескольких метров воды — повисли гитарные струны, и кто-то пытался их прорвать. В голове картина прошедшихся по телу глаз.

Тэми стыдно.

Она перебирает ногами и пытается свободно плыть, когда слышит:

— Старший класс остается за главных! Матиас, проконтролируй, их всех, пожалуйста. Продолжаем делать упражнения! Мы сейчас вернемся.

И тренера быстрым шагом вышли, скрепя резиновой обувью по влажному белому кафелю.

Все, конечно же, сразу бросили дурацкие упражнения, громко заговорили, а кто-то вылез из воды и даже ушел в раздевалки. Матиас, проконтролируй? Даже его сейчас никто не стал бы слушать. Тэми почувствовала какой-то прилив неуверенности в себе и неловко вылезла из бассейна, вздрагивая от озноба. Холодно. И холодно почему-то изнутри.

Хотелось одеться.

В какой-то момент она обернулась, потому что почувствовала на себе чей-то тяжелый взгляд.

— Эй, мисс слабоумная...

Ореховые, почти черные глаза. Тэми сделала шаг назад.

Со дна бассейна чужие лица искажаются до неузнаваемости, но Тэми не смотрит. Она скребет кафель под водой носом и чувствует, что сейчас умрет.